Стахов, Николай Артемьевич ("Накануне")

Смотри также Творчество Тургенева

"Отставной гвардии поручик" отец Елены. Смолоду его занимали две мечты: попасть в флигель-адъютанты и выгодно жениться; с первою мечтой он скоро расстался, но тем крепче держался за вторую. Вследствие этого, он каждую зиму ездил в Москву. Н. Арт. порядочно говорил по-французски и слыл философом, потому что не кутил. Будучи только прапорщиком, он уже любил поспорить, напр., о том — можно ли человеку объездить весь земной шар и т. д. — и всегда держался того мнения, что — нельзя". Ему минуло 25 лет, когда он "подцепил" Анну Васильевну; он вышел в отставку и поехал в деревню хозяйничать. Деревенское житье ему скоро надоело, имение же было оброчное; он поселился в Москве в доме жены. В молодости он ни в какие игры не играл, а тут пристрастился к лото, а когда запретили лото — к ералашу. Дома он скучал; сошелся с Авг. Христиановной и проводил у ней почти все время". В свое оправдание он намекал на болезненность жены. "Человек живой, говорил он о себе: у меня физика, а она имеет свои требования..." — или: "Вы сами должны согласиться, — обращался он к жене, — что при известном вам состоянии вашей конституции..." — и при этом заявлял: "меня оправдает время". Раз кто-то назвал его frondeur; это название ему очень понравилось. "Да, — думал он, самодовольно опуская углы губ и покачиваясь, — меня удовлетворить не легко; меня не надуешь". Фрондерство его состояло в том, что он услышит, напр., слово: нервы, и скажет: "а что такое нервы?" и т. д. Когда же он хотел окончательно сразить противника, то говорил: "все это одни фразы"; при случае любил употреблять "шикарные" французские слова; "quelle bourde!" — говорит он, улыбаясь презрительно на приглашение поехать в Царицыно или услышав о составляемой Инсаровым болгарской хрестоматии для русских. В "экстраординарные" моменты держится самоуверенно и важно, "смутно напоминая своей осанкой какого-то парламентского оратора"; когда как-то раз "в английском клубе, в углу диванной, поднялось прение о неспособности русских произносить спичи, то кто-то указал на Стахова, который "тут же стоял и чуть не пискнул от удовольствия"; свое отношение к семье определяет: "я почитаю долгом уверить вас, что знаю свои обязанности и умею радеть о... о пользах вверенного мне... вверенного мне семейства... Например, дочь моя Елена. Не находите ли вы, что пора ей наконец ступить твердою ногою на стезю... выйти замуж, я хочу сказать..." Он горячо протестует против — "а!" — промолвленного ею по поводу происхождения жениха-Курнатовского: "Ужели и вы заражены предрассудками?" — говорит он. Это не мешает ему, узнав о тайном браке Елены, греметь: "замужем! за этим оборванцем, черногорцем! Дочь столбового дворянина, Николая Стахова вышла за бродягу, за разночинца! Без родительского благословения". И ты не побоялась... грома небесного?" Н. А. с отцовским проклятием носится, как медведь с чурбаном... грозится, и митрополиту, и генерал-губернатору, и министру жалобы подать, а кончится тем, что она (Елена) уедет. Попетушится и опустит хвост". Он успокоился, когда жена "обещалась заплатить все его долги да с рук на руки дала ему тысячу рублей серебром". Сверх того, он решительно заявил А. В., что не желает встречаться с Инсаровым, которого продолжал величать черногорцем, а в клубе, без всякой нужды, заговорил о свадьбе — с своим партнером, отставным инженерным генералом. Впрочем, "близость разлуки втайне мучила и его, но он считал своим долгом, долгом оскорбленного отца, скрывать свои чувства, свою слабость...". В момент отъезда Инсаровых из Москвы С. примчался к ним, благословил Е. образком и со слезами выпил с ними на прощанье шампанское. После заключения мира ездил в Венецию, в Зару, разыскивая дочь, но напрасно... Он постарел, поседел и расстался с Августиною Христиановною, "бранит все иностранное и живет с русскою ключницею из русских".